"Вы пришли в этот мир не для того, чтобы жить в соответствии с моими ожиданиями. Так же, как и я пришла сюда не для того, чтобы оправдать ваши. Если мы встретимся и поладим — это прекрасно. Если же нет… придется отыскать, набить морду и поладить."
Это охуительная поэма, созданная в агонизирующем смертельном экстазе от наркотиков и гомосексуализма, пронзительный и надрывный крик о сумашествии, в котле которого бурлят тысячи таких же. Я без ума от этого труда оттраханных мозгов Аллена Гинзберга.
Вопль
Русский перевод: Дар Жутаев
Карлу Соломону
I
Я видел лучшие умы моего поколения сокрушенными безумием, подыхающими с голоду бьющимися в истериках нагими,
влачащимися через негритянские улицы на заре в поисках гневного кайфа,
ангелоголовые хипстеры смерть как жаждущие возобновить древнюю небесную связь с искрящейся звездами динамо-машиной среди механизмов ночи,
те кто в нищете и лохмотьях те кто с ввалившимися глазами и обдолбанные не спал ночей курил в не от мира сего темноте квартир без горячей воды кто парил над крышами городов созерцая джаз,
кто обнажал свой мозг пред Небом под Эль и видел магометанских ангелов, видел, как они пошатываются на крышах доходных домов, озаренные,
кто проходил сквозь университеты с сияющими спокойными глазами галлюцинируя об Арканзасе и достойных Блейка трагедиях среди ученых, что готовят войну,
кого изгоняли из академий за безумие и за вывешивание похабных од на окнах своего черепа,
кто трясся в одних трусах в небритых комнатах, сжигая последние деньги в мусорных корзинах и прислушиваясь к Ужасу за стеной,
кого арестовывали — одетых лишь в бороду лобковых волос — когда они возвращались через Ларедо с поясом марихуаны предназначенной для Нью-Йорка,
кто ел огонь в пахнущих краской отелях или пил скипидар в Пэрадайз-Элли, смерть, или подвергал мукам чистилища свой торс ночь за ночью
сновидениями, наркотиками, кошмарами наяву, алкоголем и хуем и бесконечными яйцами,
ни с чем не сравнимые слепые улицы из содрогающихся туч и молний в сознании что прыгают к полюсам Канады и Патерсона, освещая весь неподвижный мир Времени между ними,
пейотные твердые очертания залов, рассветы на кладбищах с зелеными деревьями на задворках, опьянение вином над крышами города, городишки из магазинных витрин, городишки любящих задуть косяк и увеселительные поездки неоновых мигающих светофоров, солнце и луна и вибрации деревьев в ревущих зимних сумерках Бруклина, разглагольствования над мусорными урнами и доброжелательный Король Свет сознания,
кто приковывал себя цепями к подземкам, чтобы бесконечно кататься от Бэттери до святого Бронкса под бензедрином, пока стук колес и шум детей не возвращал их на землю содрогающимися с пересохшим ртом и разбитыми без единой мысли в голове без следов обычного остроумия в угрюмом свете Зоопарка,
кто тонул всю ночь в подводно-лодочном свете «Бикфорда», выплывал наружу и просиживал целый день над выдохшимся пивом в покинутом всеми «Фугаззи», внимая трубному гласу апокалипсиса, несшемуся из водородного музыкального ящика,
кто болтал семьдесят часов без остановки от парка до флэта от бара до Белльвью от музея до Бруклинского моста,
потерянный батальон любителей платоновской болтовни спрыгивает с крылечек с пожарных лестниц с подоконников с крыши «Эмпайр Стейт Билдинг» с поверхности луны,
неся всяческую чушь взвизгивая изрыгая блевотину шепотом излагая факты и воспоминания и случаи из жизни и яркие сцены и шокирующие инциденты больниц тюрем и войн,
за семь дней и ночей с сияющими глазами исторгая из себя целые интеллекты с полной памятью обо всем происшедшем, мясо для синагоги вышвырнуто на тротуар,
кто исчезал в никуда в дзэн в Нью-Джерси оставляя за собой след сомнительных открыток с видами ратуши Атлантик-Сити,
терзаемые жарой и потом Востока и танжерскими перемалываниями костей и мигренями Китая, когда их ломало в отсутствие джанка в угрюмой меблированной комнате в Ньюарке,
кто бродил по сортировочной станции в полночь нарезая круг за кругом не зная куда деваться, и уезжал, и никто по ним не плакал,
кто закуривал сигареты в товарных вагонах товарных вагонах товарных вагонах грохочущих сквозь снежные просторы к одиноким фермам в дряхлой как Дед Мороз ночи,
кто изучал Плотина По Сан-Хуана де ля Крус телепатию и бибоп-каббалу, ибо космос инстинктивно вибрировал у них под ногами в Канзасе,
кто шлялся в одиночку по улицам Айдахо разыскивая зрящих видения индейских ангелов, кто сам и был зрящими видения индейскими ангелами,
кто думал, что всего лишь сошел с ума когда Балтимор блистал в сверхъестественном экстазе,
кто прыгал в лимузин к китайцу из Оклахомы, подчиняясь мгновенному импульсу зимней полуночной улицы в маленьком городишке сквозь дождик пробивается свет уличного фонаря,
кто шатался голодный и одинокий по всему Хьюстону в поисках джаза или секса или супа и брел не отставая за блестящим испанцем, пытаясь поговорить об Америке и Вечности, но куда там! и отчаявшись садился на корабль идущий в Африку,
кто исчезал в жерлах вулканов Мексики, оставляя за собой лишь тень рабочих штанов и лаву и пепел поэзии рассеянные в подобном камине Чикаго,
кто появлялся вновь на Западном побережье расследуя деятельность ФБР, бородатые и в шортах с большими пацифистскими глазами что сексуально сияли на их темных ликах, всучивая прохожим непонятные листовки,
кто прожигал сигаретами дыры у себя в руках в знак протеста против наркотического табачного тумана Капитализма,
кто раздавал сверкоммунистические брошюры на Юнион-Сквер рыдая и срывая с себя одежду, а вой сирен Лос-Аламоса сшибал их с ног и несся вниз по Уолл-стрит и паром Стейтен-Айленда выл тоже,
кто терял над собой контроль и разражался рыданиями в белых спортзалах обнаженные и трепещущие перед структурами других скелетов,
кто кусал детективов за шею и визжал от восторга в полицейских машинах, не совершив никакого преступления кроме дикой еды, что готовили себе сами, кроме своей педерастии и опьянения,
кто выл на коленях в подземке кого стаскивали с крыши трясущих гениталиями и рукописями,
кто подставлял жопу праведным мотоциклистам и взвизгивал от восторга,
кто отсасывал и у кого отсасывали матросы, эти серафимы в обличье людей, ласки Атлантического океана и карибская любовь,
кто ебался по утрам и вечерам в розовых садах и на траве муниципальных парков и на кладбищах разбрасывая семя повсюду для всех подходи налетай бери кто хочет,
кто икал без конца пытаясь изобразить хохот но заканчивал всхлипом за перегородкой в турецкой бане когда светловолосый и обнаженный ангел приходил пронзить их мечом,
чьи любимые парни гибли отданные в жертву трем старым ведьмам судьбы одноглазой ведьме гетеросексуального доллара одноглазой ведьме что подмигивает выглядывая из матки и одноглазой ведьме что не отрывая жопы от стула разрезает интеллектуальные золотые нити выходящие из ткацкого станка ремесленника,
кто совокуплялся в экстазе и ненасытный с бутылкой пива с возлюбленной с пачкой сигарет со свечой и падал с кровати и продолжал на полу и дальше вниз по коридору и в конце концов падал в обморок сползая по стене с видением тотальной пизды и кончал стремясь избегнуть последнего проблеска сознания,
кто лизал пизду миллиону трепещущих девушек на закате, а поутру вставал с красными глазами, но вполне готовый вылизать пизду рассвету, сверкая ягодицами под амбарами и обнаженный в озере,
кто уносился в мириадах угнанных в ночи машин на блядки вдоль и поперек Колорадо, Н. К., тайный герой этих стихов, ебарь-террорист и Адонис Денвера — радостна память о бесчисленных девушках, что отдавались ему на пустырях и задних дворах ресторанов, на дышащих на ладан задних рядах кинотеатров, на вершинах гор в пещерах и задирал он юбки сухопарым официанткам в сколько раз повторявшемся одиночестве на краю дороги и особенно в таинственном солипсизме туалетов при заправочных станциях и в проулках родного города тоже,
кто вырубался в огромных омерзительных кинозалах, уносился прочь во снах, пробуждался видя внезапный Манхэттен, выскребал себя из подвалов с похмелья после бессердечного токайского и ужаса железных сновидений о Третьей Авеню и плелся на биржи труда,
кто бродил всю ночь в полных крови ботинках по сугробам пристани, ожидая, что посреди Ист-Ривер откроется дверь, а за ней — комната полная опиума и жарко натопленная паровыми батареями,
кто устраивал великие суицидальные драмы на усеянных утесами жилых домов берегах Гудзона под голубым по законам военного времени прожекторным светом луны, и головы их увенчают лавры в знак забвения,
кто ел баранье рагу воображения или переваривал крабов на грязном дне рек Бауэри,
кого доводила до слез романтика улиц когда их ручные тележки были полны луковиц и скверной музыки,
кто сидел в коробках и дышал в темноте под мостом а потом вставал и шел конструировать клавесин у себя на чердаке,
кто кашлял на шестом этаже в Гарлеме увенчанный пламенем под чахоточным небом окруженный ящиками для апельсинов теологии,
кто строчил всю ночь напролет раскачивась в экстазе над возвышенными песнопениями которые в свете желтого утра оказывались строфами абракадабры,
кто готовил еду из тухлых частей тел животных борщ и тортильи из легких сердца копыт и хвостов, мечтая о чистом вегетарианском царстве,
кто нырял под грузовики с мясом, проверяя не снесли ли те яичко,
кто срывал с руки часы и бросал их с крыши, голосуя за Вечность по ту сторону Времени, и потом десять лет подряд им каждый день падали на голову будильники,
кто резал себе вены три раза подряд безуспешно, бросал это дело и был вынужден открывать антикварные лавчонки, кто сидел в них, думая, что стареет, и плакал,
кого сжигали заживо в их невинных фланелевых костюмах на Мэдисон-Авеню под фанфары свинцовых стихов и разухабистый лязг железных батальонов моды и нитроглицериновые вскрики фей рекламы и среди иприта испускаемого злонамеренными умниками-редакторами, или кого переезжали пьяные такси Абсолютной Реальности,
кто спрыгивал с Бруклинского моста, это действительно было, и уходил прочь неведомый и позабытый в призрачное ошеломление Чайнатауна улочки из харчевен и пожарные машины — и ни одного бесплатного пива,
кто в отчаяньи пел высунувшись из окна, кто выпадал из окон поездов подземки, прыгал в вонючий Пассейик, набрасывался на негров, оглашал криками улицу, танцевал босиком на осколках винных бокалов разбивал вдребезги граммофонные пластинки ностальгического европейского немецкого джаза тридцатых годов, допивал виски и блевал со стонами в окровавленный туалет, стоны в их ушах раздираемых колоссальными паровыми свистками,
кто несся сломя голову по хайвеям прошлого чтобы навестить друг друга — бессонное тюремное одиночество на Голгофе скоростных машин или бирмингемское джазовое воплощение,
кто ехал семьдесят два часа подряд по бездорожью чтобы узнать было ли мне видение было ли тебе видение было ли ему видение чтобы узнать что такое Вечность,
кто уезжал в Денвер, кто умирал в Денвере, кто возвращался в Денвер и ждал понапрасну, кто присматривал за Денвером и сидел задумчивый и одинокий в Денвере и в конце концов уходил, чтобы узнать что такое Время, и сейчас Денвер пуст и лишен своих героев,
кто падал на колени в безнадежных соборах молясь за спасение друг друга и за свет и за груди, пока волосы души не озарялись внутренним светом на мгновение,
кто калечил себе мозги в тюрьме в ожидании невозможных преступников с золотыми головами и очарованием реальности в сердцах, кто пел сладостные блюзы во славу Алькатраза,
кто удалялся в Мексику чтобы предаться дурной привычке, или в Роки-Маунт дабы чтить Будду, или в Танжер за мальчиками, или на «Сазерн Пасифик» к черному паровозу, или в Гарвард к Нарциссу или на кладбище Вудлон поиграть в ромашку или лечь в могилу,
кто требовал доказать по суду что они не душевнобольные обвинял радио в гипнотизме и оставался со своей душевной болезнью и с руками и с голосами присяжных, разделившимися поровну,
кто швырялся картофельным салатом в преподавателей дадаизма в Сити Колледж оф Нью-Йорк, а затем являлся на гранитных ступенях сумасшедшего дома с обритыми головами и арлекинскими речами о самоубийстве, требуя немедленной лоботомии,
но вместо того получал железобетонную пустоту инсулина метразола электрошоков гидротерапии психотерапии трудотерапии пинг-понга и амнезии,
кто в знак унылого протеста переворачивал всего-то один символический столик для пинг-понга, пребывая короткое время в кататонии,
возвращаясь через много лет теперь уже действительно лысыми, не считая кровавого парика, и слез и пальцев, к видимой невооруженным глазом судьбе сумасшедших, в палаты психиатрических городов Восточного побережья,
зловонные коридоры Пилгрим Стейт, Рокленда и Грейстоуна, перебранки с эхо звучащими в душе, раскачиваясь взад-вперед на полуночной скамье одиночества в дольменных пространствах любви, сон жизни — кошмар, тела обратились в камень тяжелый как луна,
и мать наконец *****, и последняя невероятная книга выброшена из окна наемной квартиры, и последняя дверь захлопнулась в четыре часа ночи, и последний телефон разбили об стенку вместо ответа, и из последней меблированной комнаты вынесли всё до последнего предмета умственной мебели, желтой бумажной розы прикрученной к вешалке в платяном шкафу, и даже она была воображаемой, лишь крошечной галлюцинацией, попыткой надежды —
ах, Карл, если с тобой не все в порядке то и со мной не все в порядке а ты поистине угодил в тотальный животный суп времени —
и кто потому бежал по обледеневшим улицам не в силах избавиться от внезапной вспышки озарения об алхимии использования эллипса каталога метра и вибрирующей плоскости,
кто видел в мечтах и воплощал наяву пробелы во Времени и Пространстве через посредство образов сопоставленных друг с другом и захватывал архангела души между 2 зрительными образами и сочетал глаголы-первоэлементы и ставил рядом существительное и дефис сознания так чтобы они прыгали в восторге от ощущения Pater Omnipotens Aeterna Deus,
дабы воссоздать синтаксис и размеренность бедной человеческой прозы и стоять пред вами безмолвным и все понимающим и трясущимся от стыда, отверженным но все же изливать душу в исповеди так чтобы она подчинялась ритму мысли в его нагой и беспредельной голове,
безумец бродяга и ангел разбитый во Времени, неведомый, но записывающий здесь то, что, может быть, останется сказать во времени что придет после смерти,
и восстал он рожденный вновь в призрачных одеяниях джаза в тени златых труб оркестра и излил жажду любви терзающую обнаженную душу Америки в саксофонном крике «или или лама савахфани» что снес с лица земли все города до последнего радиоприемника
абсолютным сердцем поэмы жизни вырубленной с мясом из их собственных тел что будет годна в пищу еще тысячу лет.
II
Какой же сфинкс из цемента и алюминия разворотил им черепа и сожрал их мозги и воображение?
Молох! Одиночество! Мерзость! Уродство! Урны для мусора и ненаходимые доллары! Дети что взвизгивают под лестницами! Парни что всхлипывают в армиях! Старики что рыдают в парках!
Молох! Молох! Кошмар Молоха! Молох безлюбый! Ментальный Молох! Молох что тяжко судит людей!
Молох непостижимая темница! Молох череп и кости бездушная тюрьма и Конгресс печалей! Молох чьи здания — приговор! Молох грандиозный монолит войны! Молох одичавшие правительства!
Молох чей разум — чистая машинерия! Молох по чьим жилам струятся деньги! Молох чьи пальцы — десять армий! Молох чья грудь — людоедское динамо! Молох чье ухо — дымящаяся могила!
Молох чьи глаза — тысяча слепых окон! Молох чьи небоскребы торчат нескончаемыми Иеговами вдоль длинных улиц! Молох чьи фабрики видят сны и сдыхают в тумане! Молох чьи дымовые трубы и антенны венчают города!
Молох чья любовь — нескончаемые нефть и камень! Молох чья душа — электричество и банки! Молох чья нищета — это призрак гения! Молох чья судьба — облако бесполого водорода! Молох чье имя — Сознание!
Молох в коем я сижу одинокий! Молох в коем я грежу об Ангелах! Безумен в Молохе! Хуесос в Молохе! Лишен любви и мужского достоинства в Молохе!
Молох что так рано вошел в мою душу! Молох в коем я лишь сознание без тела! Молох что устрашил меня и я бежал от моего природного экстаза! Молох от коего я отрекаюсь! Пробудитесь в Молохе! Свет струится прямо с небес!
Молох! Молох! Робото-жилища! незримые пригороды! скелеты-сокровищницы! ослепшие столицы! демонические индустрии! призрачные нации! непобедимые психушки! гранитные хуи! чудовищные бомбы!
Они переломали себе позвоночники вознося Молоха в Небеса! Мостовые, деревья, радиоприемники, тонны! вознося город в Небо которое существует на самом деле и повсюду вокруг нас!
Видения! предзнаменования! галлюцинации! чудеса! экстазы! все уплыло по американской реке!
Мечты! поклонения! озарения! религии! полный корабль чувствительной чепухи!
Прорывы! туда, за реку! прыжки через голову и распятия! унесены наводнением! Нарковские приходы! Богоявления! Отчаянья! Десять лет животных криков и самоубийств! Сознания! Новые любови! Безумное поколение! разбилось о скалы Времени!
Воистину святой смех в реке! Они видели все! и дикие глаза! и священные вопли! Они простились! Они спрыгнули с крыши! в одиночество! махнув рукой на прощанье! сжимая цветы! Вниз к реке! на улицу!
III
Карл Соломон! Я с тобою в Рокленде,
где ты безумнее меня
Я с тобою в Рокленде,
где ты, должно быть, чувствуешь себя очень странно
Я с тобою в Рокленде,
где ты подражаешь тени моей матери
Я с тобою в Рокленде,
где ты убил двенадцать своих секретарш
Я с тобою в Рокленде,
где ты смеешься над незримым юмором ситуации
Я с тобою в Рокленде,
где мы c тобой великие писатели и делим одну чудовищную пишущую машинку
Я с тобою в Рокленде,
где состояние твоего здоровья ухудшилось, и бюллетени передают по радио
Я с тобою в Рокленде,
где факультеты черепа больше не принимают червей чувств
Я с тобою в Рокленде,
где ты пьешь чай из грудей старых дев Ютики
Я с тобою в Рокленде,
где ты каламбуришь по поводу тел твоих сиделок, гарпий Бронкса
Я с тобою в Рокленде,
где ты орешь в смирительной рубашке, что проигрываешь игру в реальный пинг-понг пропасти
Я с тобою в Рокленде,
где ты колотишь по клавишам кататонического пианино душа невинна и бессмертна ей никогда не должно умирать лишенной Бога в бронированной психушке
Я с тобою в Рокленде,
где еще пятьдесят электрошоков не вернут твою душу назад в тело из ее паломничества к кресту в пустоте
Я с тобою в Рокленде,
где ты обвиняешь врачей в безумии и замышляешь древнееврейскую социалистическую революцию против фашистской национальной Голгофы
Я с тобою в Рокленде,
где ты еще расколешь небеса Лонг-Айленда и воскресишь своего живого Христа-человека из сверхчеловеческой могилы
Я с тобою в Рокленде,
где двадцать пять тысяч рехнувшихся товарищей хором поют последние куплеты «Интернационала»
Я с тобою в Рокленде,
где мы обнимаем и целуем под простынями Соединенные Штаты — Соединенные Штаты что кашляют всю ночь и не дают нам уснуть
Я с тобою в Рокленде,
где электрическим разрядом пробуждает нас из комы рев аэропланов наших душ над крышей они прилетели сбрасывать ангельские бомбы больница озаряется собственным светом рушатся воображаемые стены О тощие легионы, бегите наружу О усеянный звездами шок милосердия, вечная война уже здесь О победа, забудь о нижнем белье, мы свободны
Я с тобою в Рокленде,
в моих снах ты мокрый после путешествия вплавь идешь по шоссе через всю Америку в слезах прямо к двери моего коттеджа укрытого в западной ночи
Сан-Франциско, 1955 — 1956
Примечание к «Воплю»
Свят! Свят! Свят! Свят! Свят! Свят! Свят! Свят! Свят! Свят! Свят! Свят! Свят! Свят! Свят!
Мир свят! Душа свята! Кожа свята! Нос свят! Язык свят и хуй свят рука и очко святы!
Свято всё! Святы все! Свято везде! Каждый день — он во веки веков! Каждый, каждый — ангел!
Бомж свят не менее, чем серафимы! сумасшедший так же свят, как ты, душа моя, свята!
Пишущая машинка свята стихи святы голос свят слушатели святы свят экстаз!
Свят Питер свят Аллен свят Соломон свят Люсьен свят Керуак свят Ханке свят Бэрроуз свят Кэссади святы неведомые выебанные в жопу и терзаемые страданиями нищие святы омерзительные человеческие ангелы!
Свята моя мать в сумасшедшем доме! Святы хуи канзасских прадедов!
Свят стонущий саксофон! Свят бибоп-апокалипсис! Святы джаз-банды свята марихуана святы хипстеры мир между народами святы пейот волынки и барабаны!
Святы одиночества небоскребов и тротуаров! Святы забегаловки, заполненные миллионами! Святы таинственные реки слез, что глубоко, глубоко под улицами!
Свят одинокий Джаггернаут! Свят огромный Агнец среднего класса! Святы сумасшедшие пастыри восстания! Те кто врубается что Лос-Анджелес И ЕСТЬ Лос-Анджелес!
Свят Нью-Йорк Свят Сан-Франциско Святы Пеория и Сиэтл Свят Париж Свят Танжер Свята Москва Свят Стамбул!
Свято время в вечности свята вечность во времени святы часы запущенные и оставленные в космосе свято четвертое измерение свят Пятый Интернационал свят Ангел что в Молохе!
Свято море свята пустыня свята железная дорога свят паровоз святы видения святы галлюцинации святы чудеса свято глазное яблоко свята зияющая пропасть!
Святы всепрощение! милость! милосердие! вера! Святы! Наши! тела! страдание! великодушие!
Свята не от мира сего в высшей степени сияющая разумная доброта души!
Беркли, 1955
Вопль
Русский перевод: Дар Жутаев
Карлу Соломону
I
Я видел лучшие умы моего поколения сокрушенными безумием, подыхающими с голоду бьющимися в истериках нагими,
влачащимися через негритянские улицы на заре в поисках гневного кайфа,
ангелоголовые хипстеры смерть как жаждущие возобновить древнюю небесную связь с искрящейся звездами динамо-машиной среди механизмов ночи,
те кто в нищете и лохмотьях те кто с ввалившимися глазами и обдолбанные не спал ночей курил в не от мира сего темноте квартир без горячей воды кто парил над крышами городов созерцая джаз,
кто обнажал свой мозг пред Небом под Эль и видел магометанских ангелов, видел, как они пошатываются на крышах доходных домов, озаренные,
кто проходил сквозь университеты с сияющими спокойными глазами галлюцинируя об Арканзасе и достойных Блейка трагедиях среди ученых, что готовят войну,
кого изгоняли из академий за безумие и за вывешивание похабных од на окнах своего черепа,
кто трясся в одних трусах в небритых комнатах, сжигая последние деньги в мусорных корзинах и прислушиваясь к Ужасу за стеной,
кого арестовывали — одетых лишь в бороду лобковых волос — когда они возвращались через Ларедо с поясом марихуаны предназначенной для Нью-Йорка,
кто ел огонь в пахнущих краской отелях или пил скипидар в Пэрадайз-Элли, смерть, или подвергал мукам чистилища свой торс ночь за ночью
сновидениями, наркотиками, кошмарами наяву, алкоголем и хуем и бесконечными яйцами,
ни с чем не сравнимые слепые улицы из содрогающихся туч и молний в сознании что прыгают к полюсам Канады и Патерсона, освещая весь неподвижный мир Времени между ними,
пейотные твердые очертания залов, рассветы на кладбищах с зелеными деревьями на задворках, опьянение вином над крышами города, городишки из магазинных витрин, городишки любящих задуть косяк и увеселительные поездки неоновых мигающих светофоров, солнце и луна и вибрации деревьев в ревущих зимних сумерках Бруклина, разглагольствования над мусорными урнами и доброжелательный Король Свет сознания,
кто приковывал себя цепями к подземкам, чтобы бесконечно кататься от Бэттери до святого Бронкса под бензедрином, пока стук колес и шум детей не возвращал их на землю содрогающимися с пересохшим ртом и разбитыми без единой мысли в голове без следов обычного остроумия в угрюмом свете Зоопарка,
кто тонул всю ночь в подводно-лодочном свете «Бикфорда», выплывал наружу и просиживал целый день над выдохшимся пивом в покинутом всеми «Фугаззи», внимая трубному гласу апокалипсиса, несшемуся из водородного музыкального ящика,
кто болтал семьдесят часов без остановки от парка до флэта от бара до Белльвью от музея до Бруклинского моста,
потерянный батальон любителей платоновской болтовни спрыгивает с крылечек с пожарных лестниц с подоконников с крыши «Эмпайр Стейт Билдинг» с поверхности луны,
неся всяческую чушь взвизгивая изрыгая блевотину шепотом излагая факты и воспоминания и случаи из жизни и яркие сцены и шокирующие инциденты больниц тюрем и войн,
за семь дней и ночей с сияющими глазами исторгая из себя целые интеллекты с полной памятью обо всем происшедшем, мясо для синагоги вышвырнуто на тротуар,
кто исчезал в никуда в дзэн в Нью-Джерси оставляя за собой след сомнительных открыток с видами ратуши Атлантик-Сити,
терзаемые жарой и потом Востока и танжерскими перемалываниями костей и мигренями Китая, когда их ломало в отсутствие джанка в угрюмой меблированной комнате в Ньюарке,
кто бродил по сортировочной станции в полночь нарезая круг за кругом не зная куда деваться, и уезжал, и никто по ним не плакал,
кто закуривал сигареты в товарных вагонах товарных вагонах товарных вагонах грохочущих сквозь снежные просторы к одиноким фермам в дряхлой как Дед Мороз ночи,
кто изучал Плотина По Сан-Хуана де ля Крус телепатию и бибоп-каббалу, ибо космос инстинктивно вибрировал у них под ногами в Канзасе,
кто шлялся в одиночку по улицам Айдахо разыскивая зрящих видения индейских ангелов, кто сам и был зрящими видения индейскими ангелами,
кто думал, что всего лишь сошел с ума когда Балтимор блистал в сверхъестественном экстазе,
кто прыгал в лимузин к китайцу из Оклахомы, подчиняясь мгновенному импульсу зимней полуночной улицы в маленьком городишке сквозь дождик пробивается свет уличного фонаря,
кто шатался голодный и одинокий по всему Хьюстону в поисках джаза или секса или супа и брел не отставая за блестящим испанцем, пытаясь поговорить об Америке и Вечности, но куда там! и отчаявшись садился на корабль идущий в Африку,
кто исчезал в жерлах вулканов Мексики, оставляя за собой лишь тень рабочих штанов и лаву и пепел поэзии рассеянные в подобном камине Чикаго,
кто появлялся вновь на Западном побережье расследуя деятельность ФБР, бородатые и в шортах с большими пацифистскими глазами что сексуально сияли на их темных ликах, всучивая прохожим непонятные листовки,
кто прожигал сигаретами дыры у себя в руках в знак протеста против наркотического табачного тумана Капитализма,
кто раздавал сверкоммунистические брошюры на Юнион-Сквер рыдая и срывая с себя одежду, а вой сирен Лос-Аламоса сшибал их с ног и несся вниз по Уолл-стрит и паром Стейтен-Айленда выл тоже,
кто терял над собой контроль и разражался рыданиями в белых спортзалах обнаженные и трепещущие перед структурами других скелетов,
кто кусал детективов за шею и визжал от восторга в полицейских машинах, не совершив никакого преступления кроме дикой еды, что готовили себе сами, кроме своей педерастии и опьянения,
кто выл на коленях в подземке кого стаскивали с крыши трясущих гениталиями и рукописями,
кто подставлял жопу праведным мотоциклистам и взвизгивал от восторга,
кто отсасывал и у кого отсасывали матросы, эти серафимы в обличье людей, ласки Атлантического океана и карибская любовь,
кто ебался по утрам и вечерам в розовых садах и на траве муниципальных парков и на кладбищах разбрасывая семя повсюду для всех подходи налетай бери кто хочет,
кто икал без конца пытаясь изобразить хохот но заканчивал всхлипом за перегородкой в турецкой бане когда светловолосый и обнаженный ангел приходил пронзить их мечом,
чьи любимые парни гибли отданные в жертву трем старым ведьмам судьбы одноглазой ведьме гетеросексуального доллара одноглазой ведьме что подмигивает выглядывая из матки и одноглазой ведьме что не отрывая жопы от стула разрезает интеллектуальные золотые нити выходящие из ткацкого станка ремесленника,
кто совокуплялся в экстазе и ненасытный с бутылкой пива с возлюбленной с пачкой сигарет со свечой и падал с кровати и продолжал на полу и дальше вниз по коридору и в конце концов падал в обморок сползая по стене с видением тотальной пизды и кончал стремясь избегнуть последнего проблеска сознания,
кто лизал пизду миллиону трепещущих девушек на закате, а поутру вставал с красными глазами, но вполне готовый вылизать пизду рассвету, сверкая ягодицами под амбарами и обнаженный в озере,
кто уносился в мириадах угнанных в ночи машин на блядки вдоль и поперек Колорадо, Н. К., тайный герой этих стихов, ебарь-террорист и Адонис Денвера — радостна память о бесчисленных девушках, что отдавались ему на пустырях и задних дворах ресторанов, на дышащих на ладан задних рядах кинотеатров, на вершинах гор в пещерах и задирал он юбки сухопарым официанткам в сколько раз повторявшемся одиночестве на краю дороги и особенно в таинственном солипсизме туалетов при заправочных станциях и в проулках родного города тоже,
кто вырубался в огромных омерзительных кинозалах, уносился прочь во снах, пробуждался видя внезапный Манхэттен, выскребал себя из подвалов с похмелья после бессердечного токайского и ужаса железных сновидений о Третьей Авеню и плелся на биржи труда,
кто бродил всю ночь в полных крови ботинках по сугробам пристани, ожидая, что посреди Ист-Ривер откроется дверь, а за ней — комната полная опиума и жарко натопленная паровыми батареями,
кто устраивал великие суицидальные драмы на усеянных утесами жилых домов берегах Гудзона под голубым по законам военного времени прожекторным светом луны, и головы их увенчают лавры в знак забвения,
кто ел баранье рагу воображения или переваривал крабов на грязном дне рек Бауэри,
кого доводила до слез романтика улиц когда их ручные тележки были полны луковиц и скверной музыки,
кто сидел в коробках и дышал в темноте под мостом а потом вставал и шел конструировать клавесин у себя на чердаке,
кто кашлял на шестом этаже в Гарлеме увенчанный пламенем под чахоточным небом окруженный ящиками для апельсинов теологии,
кто строчил всю ночь напролет раскачивась в экстазе над возвышенными песнопениями которые в свете желтого утра оказывались строфами абракадабры,
кто готовил еду из тухлых частей тел животных борщ и тортильи из легких сердца копыт и хвостов, мечтая о чистом вегетарианском царстве,
кто нырял под грузовики с мясом, проверяя не снесли ли те яичко,
кто срывал с руки часы и бросал их с крыши, голосуя за Вечность по ту сторону Времени, и потом десять лет подряд им каждый день падали на голову будильники,
кто резал себе вены три раза подряд безуспешно, бросал это дело и был вынужден открывать антикварные лавчонки, кто сидел в них, думая, что стареет, и плакал,
кого сжигали заживо в их невинных фланелевых костюмах на Мэдисон-Авеню под фанфары свинцовых стихов и разухабистый лязг железных батальонов моды и нитроглицериновые вскрики фей рекламы и среди иприта испускаемого злонамеренными умниками-редакторами, или кого переезжали пьяные такси Абсолютной Реальности,
кто спрыгивал с Бруклинского моста, это действительно было, и уходил прочь неведомый и позабытый в призрачное ошеломление Чайнатауна улочки из харчевен и пожарные машины — и ни одного бесплатного пива,
кто в отчаяньи пел высунувшись из окна, кто выпадал из окон поездов подземки, прыгал в вонючий Пассейик, набрасывался на негров, оглашал криками улицу, танцевал босиком на осколках винных бокалов разбивал вдребезги граммофонные пластинки ностальгического европейского немецкого джаза тридцатых годов, допивал виски и блевал со стонами в окровавленный туалет, стоны в их ушах раздираемых колоссальными паровыми свистками,
кто несся сломя голову по хайвеям прошлого чтобы навестить друг друга — бессонное тюремное одиночество на Голгофе скоростных машин или бирмингемское джазовое воплощение,
кто ехал семьдесят два часа подряд по бездорожью чтобы узнать было ли мне видение было ли тебе видение было ли ему видение чтобы узнать что такое Вечность,
кто уезжал в Денвер, кто умирал в Денвере, кто возвращался в Денвер и ждал понапрасну, кто присматривал за Денвером и сидел задумчивый и одинокий в Денвере и в конце концов уходил, чтобы узнать что такое Время, и сейчас Денвер пуст и лишен своих героев,
кто падал на колени в безнадежных соборах молясь за спасение друг друга и за свет и за груди, пока волосы души не озарялись внутренним светом на мгновение,
кто калечил себе мозги в тюрьме в ожидании невозможных преступников с золотыми головами и очарованием реальности в сердцах, кто пел сладостные блюзы во славу Алькатраза,
кто удалялся в Мексику чтобы предаться дурной привычке, или в Роки-Маунт дабы чтить Будду, или в Танжер за мальчиками, или на «Сазерн Пасифик» к черному паровозу, или в Гарвард к Нарциссу или на кладбище Вудлон поиграть в ромашку или лечь в могилу,
кто требовал доказать по суду что они не душевнобольные обвинял радио в гипнотизме и оставался со своей душевной болезнью и с руками и с голосами присяжных, разделившимися поровну,
кто швырялся картофельным салатом в преподавателей дадаизма в Сити Колледж оф Нью-Йорк, а затем являлся на гранитных ступенях сумасшедшего дома с обритыми головами и арлекинскими речами о самоубийстве, требуя немедленной лоботомии,
но вместо того получал железобетонную пустоту инсулина метразола электрошоков гидротерапии психотерапии трудотерапии пинг-понга и амнезии,
кто в знак унылого протеста переворачивал всего-то один символический столик для пинг-понга, пребывая короткое время в кататонии,
возвращаясь через много лет теперь уже действительно лысыми, не считая кровавого парика, и слез и пальцев, к видимой невооруженным глазом судьбе сумасшедших, в палаты психиатрических городов Восточного побережья,
зловонные коридоры Пилгрим Стейт, Рокленда и Грейстоуна, перебранки с эхо звучащими в душе, раскачиваясь взад-вперед на полуночной скамье одиночества в дольменных пространствах любви, сон жизни — кошмар, тела обратились в камень тяжелый как луна,
и мать наконец *****, и последняя невероятная книга выброшена из окна наемной квартиры, и последняя дверь захлопнулась в четыре часа ночи, и последний телефон разбили об стенку вместо ответа, и из последней меблированной комнаты вынесли всё до последнего предмета умственной мебели, желтой бумажной розы прикрученной к вешалке в платяном шкафу, и даже она была воображаемой, лишь крошечной галлюцинацией, попыткой надежды —
ах, Карл, если с тобой не все в порядке то и со мной не все в порядке а ты поистине угодил в тотальный животный суп времени —
и кто потому бежал по обледеневшим улицам не в силах избавиться от внезапной вспышки озарения об алхимии использования эллипса каталога метра и вибрирующей плоскости,
кто видел в мечтах и воплощал наяву пробелы во Времени и Пространстве через посредство образов сопоставленных друг с другом и захватывал архангела души между 2 зрительными образами и сочетал глаголы-первоэлементы и ставил рядом существительное и дефис сознания так чтобы они прыгали в восторге от ощущения Pater Omnipotens Aeterna Deus,
дабы воссоздать синтаксис и размеренность бедной человеческой прозы и стоять пред вами безмолвным и все понимающим и трясущимся от стыда, отверженным но все же изливать душу в исповеди так чтобы она подчинялась ритму мысли в его нагой и беспредельной голове,
безумец бродяга и ангел разбитый во Времени, неведомый, но записывающий здесь то, что, может быть, останется сказать во времени что придет после смерти,
и восстал он рожденный вновь в призрачных одеяниях джаза в тени златых труб оркестра и излил жажду любви терзающую обнаженную душу Америки в саксофонном крике «или или лама савахфани» что снес с лица земли все города до последнего радиоприемника
абсолютным сердцем поэмы жизни вырубленной с мясом из их собственных тел что будет годна в пищу еще тысячу лет.
II
Какой же сфинкс из цемента и алюминия разворотил им черепа и сожрал их мозги и воображение?
Молох! Одиночество! Мерзость! Уродство! Урны для мусора и ненаходимые доллары! Дети что взвизгивают под лестницами! Парни что всхлипывают в армиях! Старики что рыдают в парках!
Молох! Молох! Кошмар Молоха! Молох безлюбый! Ментальный Молох! Молох что тяжко судит людей!
Молох непостижимая темница! Молох череп и кости бездушная тюрьма и Конгресс печалей! Молох чьи здания — приговор! Молох грандиозный монолит войны! Молох одичавшие правительства!
Молох чей разум — чистая машинерия! Молох по чьим жилам струятся деньги! Молох чьи пальцы — десять армий! Молох чья грудь — людоедское динамо! Молох чье ухо — дымящаяся могила!
Молох чьи глаза — тысяча слепых окон! Молох чьи небоскребы торчат нескончаемыми Иеговами вдоль длинных улиц! Молох чьи фабрики видят сны и сдыхают в тумане! Молох чьи дымовые трубы и антенны венчают города!
Молох чья любовь — нескончаемые нефть и камень! Молох чья душа — электричество и банки! Молох чья нищета — это призрак гения! Молох чья судьба — облако бесполого водорода! Молох чье имя — Сознание!
Молох в коем я сижу одинокий! Молох в коем я грежу об Ангелах! Безумен в Молохе! Хуесос в Молохе! Лишен любви и мужского достоинства в Молохе!
Молох что так рано вошел в мою душу! Молох в коем я лишь сознание без тела! Молох что устрашил меня и я бежал от моего природного экстаза! Молох от коего я отрекаюсь! Пробудитесь в Молохе! Свет струится прямо с небес!
Молох! Молох! Робото-жилища! незримые пригороды! скелеты-сокровищницы! ослепшие столицы! демонические индустрии! призрачные нации! непобедимые психушки! гранитные хуи! чудовищные бомбы!
Они переломали себе позвоночники вознося Молоха в Небеса! Мостовые, деревья, радиоприемники, тонны! вознося город в Небо которое существует на самом деле и повсюду вокруг нас!
Видения! предзнаменования! галлюцинации! чудеса! экстазы! все уплыло по американской реке!
Мечты! поклонения! озарения! религии! полный корабль чувствительной чепухи!
Прорывы! туда, за реку! прыжки через голову и распятия! унесены наводнением! Нарковские приходы! Богоявления! Отчаянья! Десять лет животных криков и самоубийств! Сознания! Новые любови! Безумное поколение! разбилось о скалы Времени!
Воистину святой смех в реке! Они видели все! и дикие глаза! и священные вопли! Они простились! Они спрыгнули с крыши! в одиночество! махнув рукой на прощанье! сжимая цветы! Вниз к реке! на улицу!
III
Карл Соломон! Я с тобою в Рокленде,
где ты безумнее меня
Я с тобою в Рокленде,
где ты, должно быть, чувствуешь себя очень странно
Я с тобою в Рокленде,
где ты подражаешь тени моей матери
Я с тобою в Рокленде,
где ты убил двенадцать своих секретарш
Я с тобою в Рокленде,
где ты смеешься над незримым юмором ситуации
Я с тобою в Рокленде,
где мы c тобой великие писатели и делим одну чудовищную пишущую машинку
Я с тобою в Рокленде,
где состояние твоего здоровья ухудшилось, и бюллетени передают по радио
Я с тобою в Рокленде,
где факультеты черепа больше не принимают червей чувств
Я с тобою в Рокленде,
где ты пьешь чай из грудей старых дев Ютики
Я с тобою в Рокленде,
где ты каламбуришь по поводу тел твоих сиделок, гарпий Бронкса
Я с тобою в Рокленде,
где ты орешь в смирительной рубашке, что проигрываешь игру в реальный пинг-понг пропасти
Я с тобою в Рокленде,
где ты колотишь по клавишам кататонического пианино душа невинна и бессмертна ей никогда не должно умирать лишенной Бога в бронированной психушке
Я с тобою в Рокленде,
где еще пятьдесят электрошоков не вернут твою душу назад в тело из ее паломничества к кресту в пустоте
Я с тобою в Рокленде,
где ты обвиняешь врачей в безумии и замышляешь древнееврейскую социалистическую революцию против фашистской национальной Голгофы
Я с тобою в Рокленде,
где ты еще расколешь небеса Лонг-Айленда и воскресишь своего живого Христа-человека из сверхчеловеческой могилы
Я с тобою в Рокленде,
где двадцать пять тысяч рехнувшихся товарищей хором поют последние куплеты «Интернационала»
Я с тобою в Рокленде,
где мы обнимаем и целуем под простынями Соединенные Штаты — Соединенные Штаты что кашляют всю ночь и не дают нам уснуть
Я с тобою в Рокленде,
где электрическим разрядом пробуждает нас из комы рев аэропланов наших душ над крышей они прилетели сбрасывать ангельские бомбы больница озаряется собственным светом рушатся воображаемые стены О тощие легионы, бегите наружу О усеянный звездами шок милосердия, вечная война уже здесь О победа, забудь о нижнем белье, мы свободны
Я с тобою в Рокленде,
в моих снах ты мокрый после путешествия вплавь идешь по шоссе через всю Америку в слезах прямо к двери моего коттеджа укрытого в западной ночи
Сан-Франциско, 1955 — 1956
Примечание к «Воплю»
Свят! Свят! Свят! Свят! Свят! Свят! Свят! Свят! Свят! Свят! Свят! Свят! Свят! Свят! Свят!
Мир свят! Душа свята! Кожа свята! Нос свят! Язык свят и хуй свят рука и очко святы!
Свято всё! Святы все! Свято везде! Каждый день — он во веки веков! Каждый, каждый — ангел!
Бомж свят не менее, чем серафимы! сумасшедший так же свят, как ты, душа моя, свята!
Пишущая машинка свята стихи святы голос свят слушатели святы свят экстаз!
Свят Питер свят Аллен свят Соломон свят Люсьен свят Керуак свят Ханке свят Бэрроуз свят Кэссади святы неведомые выебанные в жопу и терзаемые страданиями нищие святы омерзительные человеческие ангелы!
Свята моя мать в сумасшедшем доме! Святы хуи канзасских прадедов!
Свят стонущий саксофон! Свят бибоп-апокалипсис! Святы джаз-банды свята марихуана святы хипстеры мир между народами святы пейот волынки и барабаны!
Святы одиночества небоскребов и тротуаров! Святы забегаловки, заполненные миллионами! Святы таинственные реки слез, что глубоко, глубоко под улицами!
Свят одинокий Джаггернаут! Свят огромный Агнец среднего класса! Святы сумасшедшие пастыри восстания! Те кто врубается что Лос-Анджелес И ЕСТЬ Лос-Анджелес!
Свят Нью-Йорк Свят Сан-Франциско Святы Пеория и Сиэтл Свят Париж Свят Танжер Свята Москва Свят Стамбул!
Свято время в вечности свята вечность во времени святы часы запущенные и оставленные в космосе свято четвертое измерение свят Пятый Интернационал свят Ангел что в Молохе!
Свято море свята пустыня свята железная дорога свят паровоз святы видения святы галлюцинации святы чудеса свято глазное яблоко свята зияющая пропасть!
Святы всепрощение! милость! милосердие! вера! Святы! Наши! тела! страдание! великодушие!
Свята не от мира сего в высшей степени сияющая разумная доброта души!
Беркли, 1955